Семинар в "Политической сфере"

Модель белорусской экономики

Что касается понимания функционирования белорусской экономики – у нас с этим большие проблемы. В большинстве случаев наши экономисты – это люди, которые когда-то учили политэкономию капитализма, и в итоге, всё что они себе представляют, это в лучшем случае построения 50-летней давности, которые давно уже устарели, которые никогда не работали в переходных экономиках.

Когда я сам себе пытался составить модель белорусской экономики, она настолько необычная, что не описана ни в одной теоретической работе. Она – такой лоскутный франкенштейн, который сложен из разных недоделанных реформ, откатов от них, контрреформ и так далее.

Фокус в том, что для западной экономики когда-то руками проделали рассуждения относительно моделирования. Система рассматривается как чёрный ящик, есть входные параметры, управляющие, которые задаются: размер кредита, процентные ставки, курс и так далее. И выход, то что получается: размер инфляции, размер занятости, размер выпуска. Эти механизмы уже описаны, потому что однажды этот чёрный ящик был замоделирован и прописан.

Что получается у нас. Поскольку те люди всё что выучили, это стереотипный курс макроэкономики, который был когда-то придуман для совершенно другой модели, они пытаются применять к нам и не работает совершенно ничего. Результаты получаются полностью противоположные тому, что ожидалось. В итоге, происходит следующее: когда делается «научный» вывод, а реальность ему не соответствует, прогноз не сработал, то говорят о невозможности прогнозирования вообще. Моделирование в экономике, это ерунда, и вообще, если что-то не получается, то тем хуже для фактов, а не для меня.

У нас есть давняя традиция непонимания нашими отечественными экономистами своей собственной экономики. Это идёт со времён самого начала рыночных реформ. Поскольку у нас не было экономики социализма, а была политическая экономика, то не было и представления, как работает модель социалистической экономики. А если ты не представляешь себе обьект твоего управления, то ты не можешь адекватно с ним справляться.

4 исторических примера, при которых непонимание того, как устроено является результатом того, что управляющее воздействие одно, Почему я хочу рассказать об этих четырёх случаях. Потому что белорусская экономика несёт в себе черты всех этих идиосинкразий, которыя я собираюсь упомянуть, т.е. она такая слепленная из этих кусочков.

Первая история связана с главной методологической ошибкой всех гайдаровских реформ всей либерализации начала 90-х, когда всё закончилось дикой инфляцией и спадом производства, сравнимым с военными годами. Я сейчас говорю об экономике советского типа. Восточная Европа немного отличалась.


Основное отличие капиталистической экономики от социалистической (условно-рыночной) в том, что макроравновесие есть функция микроравновесия, микроэкономическая. Макроравновесие – это сбалансированность бюджета, умеренная инфляция, более-менее стабильный курс.

Основное отличие экономики советского типа в том, что там принципиально отсутствует, является ненужным, неважным наличие микроравновесия, т.е. равновесия на отдельных рынках. Макроравновесие задаётся центральным управляющим аппаратом, а не получается. Микроравновесие, например цены на рынках на индивидуальные товары могут быть какими угодно, избыток, дефицит, не важно, до тех пор пока балансируется всё.

При этом, что особенно важно, в советской экономике, строго говоря, нет денег. Если мы возьмём определение денег, то эти функции там не выполняются. Там есть два вида денег, деньги безналичные, которые фактически были всего лишь учётным инструментом. Можно было считать в показателях натуральных, можно было считать в показателях денежных, но всё равно это была лишь учётная величина.

Связано это было с тем, что весь «казённый» сектор (не государственные предприятия, а именно весь казённый сектор) все финансы этих предприятий – это финансы бюджета. Им спускались задания, им выделялись фонды и вся их выручка была деньгами бюджета. У них не было, строго говоря, прибыли, это всё целиком были бюджетные средства.

И наличные деньги тоже не были деньгами в экономическом смысле слова. Физический смысл этих денег то, что это были талоны на получение товаров для личного потребления. И больше никакого смысла они не играли.

Вроде бы и то, и то деньги.

И вот работало это медиа, это макроравновесие поддерживалось до тех пор, пока не существовало механизма перетока, преобразования одних денег в другие.

Этой механики не было описано ни в одном отечественном учебнике, научной работе.

Предполагая, что вся проблема советской экономики происходит от того, что там подавляется инициатива, есть центральное планирование, командно-административная экономика, как это раньше называлось. Предполагалось, что всё, что нужно сделать, это высвободить творческую энергию, и всё будет в порядке.

Первое решение, ещё до гайдаровское, было «Закон о кооперативном движении».

При отсутствии модели, вроде бы внешне благие намерения приводят к совершенно противоположным результатам.

Что на самом деле произошло? Что представляло из себя это кооперативное движение? Это возможность создания частных предприятий, которые могли бы выполнять подряды для казённых предприятий государственного сектора, и фактически получать зарплату тех работников.

Т.е. фактически создавался механизм преобразования безналичных денег в наличные. Дамба, которая разделяла два этих медиа была разрушена. Это означало автоматически, что безналичные деньги, которые могли рисоваться в каком угодно количестве, потому что они никогда не оказывались на потребительском рынке, Как только они на потребительском рынке оказались, это закончилось денежным навесом к декабрю 1991 года и 1992 годом, в котором «сгорели сбережения». Которые на самом деле не были никакими сбережениями, потому что это не были деньги, они не могли выступать обьектом сбережений.
Был создан механизм неограниченного вытекания денег на потребительский рынок. С этого момента образовалась устойчивая инфляционная экономика.

Это первый случай того, как наши отечественные реформаторы-экономисты ничего не понимали в том, что они делают.

Итак, одновременно получили и спад производства и рост инфляции. Что с этим делать? Залезли в учебники. В учебниках написано, в монетарных – инфляция – это исключительно монетарный феномен. Поэтому, чтобы её сдерживать, надо ограничивать денежное предложение. Начинают так делать, первые полгода 1992 она где-то в эту сторону и шла. В итоге, вместо того, чтобы уменьшилась инфляция, инфляция остаётся на месте, спад экономический усиливается.

После этого появляется Черномырдин, отправляет всех монетаристов в топку, и решает поддерживать реальный сектор. Кредитная накачка. По логике, производственный выпуск должен был отреагировать. Роста не происходит, разгоняется инфляция.

Парадокс. Что происходит? Берём рецепты из разных экономических школ, применяем, получаем совершенно не то, что нужно.

Тут очень важно заметить, что в советской экономике денежное предложение фактически не контролировалось Центробанком. Очень долго, несколько лет понять не могли, как вообще эта экономика функционирует. До тех пор, пока не дошло, что так называемые «неплатежи» - это, на самом деле, и были деньги (вернее, денежный суррогат) которые создавались каждым предприятием, которое эти неплатежи и генерировало. Пока они служили средством оплаты в зачёт неплатежей, по цепочке, в конечном счёте их зачёт означает, что Центробанк санкционирует квазиэмиссию.. Иными словами, денежное предложение не им управлялось.

Вот происходит кредитное сжатие. Денег в экономике меньше. По идее, это должно было отразиться на уровне цен. Вместо этого, предприятие, у которого не хватает денег, чтобы купить по цене высокой, говорит, ну давай я у тебя возьму, но заплачу своим долгом. У всех по цепочке взаимные долги, которые в конечном счёте учитывают. Это важный момент, если бы не было этого учёта, ничего бы не происходило. В итоге происходит то, что Центробанк санкционировал тот уровень цен, который установили сами предприятия. Вне зависимости от того, сколько денег было в этой экономике.

Третий случай

Буквально до 1998 года было абсолютное непонимание того, как вообще эта экономика работает. В своё время была парламентская комиссия Карпова, которая выпустила толстенный отчёт, о денежных суррогатах. Доходило до того, что в отдельные бюджеты 50% налогов платилось, условно говоря, «зачётами», не в денежной форме.

Клиффорд Гэдди ... «Виртуальная экономика». Для того, чтобы описать модель недореформированной экономики постсоветского типа, понадобилось сделать предположение о том, как она устроена, такого, которого не было в классической микро и макро экономике.

Предположение, что в экономике есть устойчиво уничтожающий стоимость сектор. Не создающий добавленную стоимость, а её отнимающий. Причём, не на разовой основе, как это иногда бывает в нормальной экономике, Другое дело, что убыточные предприятия, они в конечном счёте разоряются, замещаются теми, кто прибыль даёт.

В недореформированной экономике наличие устойчивого сектора, отнимающего добавленную стоимость, когда стоимость произведённых товаров была меньше, чем входящее сырьё и труд.

И они предложили чрезвычайно простую модель, суть которой состояла в четырёхсекторности экономики. Государственный сектор, домохозяйства, сектор ресурсный, скоторый создаёт добавленную стоимость в условиях России, и экономический сектор, который эту стоимость отнимает, фактически, перерабатывающий сектор.

Одно такое предположение идеальным образом описывало всё, что происходило в экономике. И зачем эти платежи генерируются,

Есть идиосинкразии, некие эпифеномены, которые не вкладываются в теоретические модели, которые применялись до этого.

Ещё один пример, насколько важно употреблять точный язык в моделях, которые ты описываешь, чтобы в последствии не допустить методологических ошибок.

Как у нас обычно называют белорусскую экономику? Какими эпитетами её награждают? Которые должны характеризовать её сущностно? Сначала она была социально-ориентированная, потом, когда социальная ориентация стала слишком дорого стоить государству, она стала называться экспортно-ориентированной. Но нет ничего более далёкого от правды, чем назвать нашу экономику экспортно-ориентированной.

Модель экспортного роста – это модель азиатских стран. Заниженный, по сравнению с рыночным, обменный курс, фактически зажимание внутреннего спроса, ради стимулирования спроса внешнего,стимулирование экспорта и увеличение обьёмов выпуска. Это то, что делает Китай. Автоматически, это означает, что поскольку у тебя обменный курс национальной валюты занижен, ты автоматически генерируешь положительное сальдо торгового баланса.

У нас ситуация с точностью до наоборот. Мы имеем завышенный обменный курс, который проявляется в наличии хронического отрицательного торгового сальдо. Правильно использовать термин модель стимулирования внутреннего спроса. Основанная на внутреннем спросе.

Отсюда у нас все дисбалансы и происходят. Потому что у нас внутренний спрос превышает наши внутренние сбережения. Отсюда отрицательное сальдо и потребность во внешнем финансировании. Это называется, жизнь не по средствам. Причём это касается и всей экономики, и сектора домохозяйств.

Ещё один эпитет, которым характеризуют нашу экономику, это малая открытая экономика. Термин взят из модели Манделя-Флемминга, международной конкуренции. Когда обьём внешней торговли сравним, или превосходит обьём ВВП. Очень большой внешний сектор, существенный, по сравнению с внутренним.

По формальным признакам, белорусская экономика является и малой и открытой. У нас порядка 40 млрд. ВВП, и порядка 35 – обьём внешней торговли.

Но модель малой экономики предполагает модель малой рыночной экономики, включённой в мировой рынок. А малая нерыночная экономика, включённая в мировой рынок, это совершенно другой случай.

Работате модель или нет можно проверить фактами. Очевидное следстве модели Манделя – Флемминга, которое выводится, то, что для такой экономики бюджетная политика неэффективна. Потому что плодами стимулирования пользуется внешний сектор. Бюджетные стимулы уходят к контрагентам и не дают особого результата.

Имеем, тем не менне, эмпирический факт, а именно, 2009 год. Антикризисная политика нашего правительства. Она, сама по себе, была достаточно интересной: ВВП у нас не упал при том, что было практически 30% сокращение экспорта. Причё, что в Россию, что на Запад, что в денежном выражении, что в натуральном. И даже в итоге получился небольшой плюс. При том, что и бюджетные расходы сокращались

Если выяснять, за счёт чего это было сделано, даже в условиях ограничения бюджетных расходов, то бюджетное перераспределение внутри нашей экономики на самом деле и вытянуло

По большому счёту, это были государственные инвестиции. Инвестиции либо в основной капитал, либо в капитальное строительство.

ВВП, сама система государственных счетов адекватно работает только для экономик рыночного типа. Это ни что иное, как бухгалтерия предприятия, только на уровне государства в целом. Государство, как корпорация. Там есть огромное количество вещей, которые позволяют играться параметрами. Одним из первых у нас было - ..... проблема складских запасов.

Увеличение складских запасов по методологии проходит по строчке – инвестиции в складские запасы, по строчке инвестиции. Потому что в работающей рыночной экономике уважающее себя предприятие на скалд производит столько, сколько оно планирует продать. То есть в конечном счёте предполагается, что это всё равно будут продажи. В нашем случае это далеко не очевидно.

Вот есть теоретический вывод о том, что бюджетная политика не работает, от есть эмпирический вывод – она работает. Отсюда есть только два выхода: либо факты не верны, либо теория.

Теперь о том, что сложилось в белорусской экономике. Я не зря перечислил все попытки реформирования экономики социалистического типа. Дело в том, что наша белорусская экономика несёт в себе черты всех тех моделей, которые я упомянул.

У нас по прежнему существует два основных сектора, это условно казённый и рыночный. У нас не существует единой макроэкономической политики, в частности денежно-кредитной. Их две, на самом деле. Одна, сверхжёсткая для частного сектора, другая – сверхмягкая – для условно казённого сектора.

У нас есть волшебный инструмент, который называется государственными программами. Суть которого заключается в том, что уполномоченные банки, в основном Беларусьбанк и Агропромбанк заставляют кредитовать (!), то есть мы делаем вид, что это кредиты, кредиты, выдаваемые тому, кому указывают. Поскольку они выданы на нерыночных условиях предприятиям (даже целым секторам), которые, скорее всего, эти деньги не вернут,
У нас обьём долгов сх равен всему обьёму государственной поддержки, котороый был оказан за все эти годы.

В итоге этот кредит, который банк считает, что это актив, что эти деньги вернуться, даже с процентами, в итоге этот кредит не возвращается, становится плохим активом. Причём при нашей методологии плохим активом считается не вся сумма выданного кредита, а только просроченный платёж. Хотя по-сути понятно, что если заёмщик не может обслуживать свой долг, то весь этот долг плохой, а не только сумма процентов,

Кредит, который был активом, становится плохим активом, а количество денег, кредитных ресурсов, которые доступны для, например, частного сектора уже на нормальных рыночных условиях,

Банки выступают как агенты правительства. Как говорил когда-то Костюченко, мы не банкиры, мы кассиры.

В силу того, что эти долги не возвращаются, либо списываются, либо продлеваются, они остаются на балансах банков, баланс банков ухудшается, нормативы достаточности капитала ухудшаются, возникает вопрос, где взять денег? И для этого у нас существует процедура под названием рекапитализация банковской системы. Которая проходит с завидным постоянством, зачастую раз в год, в конце 2008 и в конце 2009 она проводилась. В конце 2008 она стоила 3 триллиона рублей. Это были деньги Нацбанка, потому что больше их взять было неоткуда. Фактически они были созданы из воздуха.

Как только произошла рекапитализация, физический смысл произошедшей транзакции в том, что под эти госпрограммы деньги были выделены Нацбанком из воздуха. А внутри ещё поучаствовали белорусские банки, которые на тот момент не могли выполнять свою рыночную функцию.

Получается, для казённого сектора ммы имеем практически неограниченный обьём денег, и эти ресурсу практически бесплатны, в силу того что их можно не возвращать довольно долго. Среди наших госпредприятий даже существует своеобразная бизнес-модель, когда необходимо быть убыточным, для того, чтобы эту поддержку получать. Это сектор экономики, который живёт потому, что он уничтожает добавленную стоимость.

В нашей экономике это работает потому, что этот сектор у нас, строго говоря, не казённый. Потому что там прибыль есть, она не принадлежит бюджету. И деньги, которые выделяются, они не бюджетные. Там ещё происходит частное присвоение, поэтому эта бизнес-модель работает.

Поскольку менеджмент не является собственником предприятия, для него это такой способ рентного дохода.

Именно потому, что государство выбирает, кого кредитовать по непонятным с точки зрения экономики причинам, это означает, что государство фактически назначает, какой сектор, какое предприятие будет прибыльным, а какое убыточным. Для примера. 2009 год, Амкодор убыточен, МАЗ прибылен. Но МАЗ оказался прибыльным только благодаря этой господдержке.

В силу того, что государство назначает, кому быть прибыльным, а кому убыточным, в этом случае...

И вот тут я возвращаюсь к той модели советской экономики, когда микроравновесие было не нужным. Можно было цены устанавливать на разные товары произвольно, чтобы в целом всё балансировалось. Где-то был дефицит, где-то – наоборот.

В такой экономике прибыль, это не плата за риск, как в нормальной рыночной экономике, а рентный доход. Можно говорить о том, что у нас черты феодальной экономики. Я бы даже скорее сказал, поздний абсолютизм.

Когда рентный доход обуславливается особыми отношениями с властью, будь то с местной, будь то с центральной. Это не предпринимательский доход. Это даже видно на отдельных секторах, когда у нас создают рынки для тех, кому нужно. Например, дорожная плитка, пока ей у нас всё, кроме пахотных полей не застелят – не остановятся. Или фликеры. Или гипермаркеты, когда, чтобы обеспечить им приток посетителей, уничтожили киоски.

Почему обе эти вещи работают?

Точно так же как наш банковский сектор фактически это не банкиры, а кассиры, точно также как прибыль не является прибылью, а рентой,

То, что мы имеем двухчастную экономику не учитывается другими экономистами, когда они пытаются её рассматривать в категориях этих агрегатов. У нас нет единой кредитно-денежной политики, у нас нет единой налогово-бюджетной политики, она для этих секторов совершенно разная. Для одних деньги неограничены и бесплатны, для других они малодоступны и дороги. Потому что большая доля ресурсов отвлекается на эти, якобы, «займы», когда мы делаем вид, что это кредиты.

К вопросу о позднем абсолютизме. У нас у частного бизнеса есть неестественные пределы роста в экономике. Как только у тебя оборот начинает превышать определённую сумму, то к тебе приходят и говорят, а теперь работать будешь вот так. И цифра эта снижается, что видно по финансовому контролю. Так вот, к тебе приходят и говорят, что на поддержание штанов тебе хватит 2000 в месяц, брать товар ты будешь здесь, работать через этих, продавать сюда, ну а львиная доля прибыли будет оседать там-то.

Это означает, что нет возможности для роста частного бизнеса и, начиная с какого-то момента, эта система дестимулирует вложение денег в развитие бизнеса и эти деньги идут на то, что назвается, демонстративное потребление. Когда у нас в одном только Минске, по официальным только данным, более 20 000 человек владельцы двух и более квартир. Это означает, что на жену, племянников и тёщу уже записано, уже не на кого, осталось только на себя ещё вторую.

Ещё одна аналогия, у нас нет капиталов, а есть состояния. Это роднит нашу систему с абсолютисткой, позднефеодальной. Деньги есть, но они не увеличивают производительные силы страны, вместо этого они идут на демонстративное потребление.

Такой пример. Самые дорогие плазменные телевизоры в Минске покупают чиновники. Средства, которые имеются у чиновничества, это рентный доход, не зарплата. Коррупции, строго говоря, у нас нет. Это не коррупция, а кормление, как в позднефеодальной абсолютисткой системе. Чиновник, в зависимости от уровня получает возможность окучивать поляну «через них будешь работать». Эта схема отстроена очень хорошо, механизмы давно известны. И он не может эти деньги ни во что превращать, кроме демонстративного потребления.

Неприятное в этой ситуации то, что это давление на потребительский импорт. Потому что для людей выше определённого уровня, они либо потребляют товары за рубежом, либо импортные товары класса люкс внутри страны. И это ещё одно давление на макроэкономические дисбалансы, которые у нас есть.

Если посмотреть дела о коррупции, то окажется, что это не коррупция ....?..., это воровство не по чину. Есть условная негласная договорённость, сколько на каком уровне можно кормиться. Коррупцией у нас является нарушение этих негласных правил.

В экономическом смысле коррупция – это потери на трение, уменьшение эффективности. Она у нас есть всё время, причём это очень немалая её доля, но она как коррупция в нормативном смысле не воспринимается.

Единственное, что можно сказать в защиту этой системы – она работает. Работате по той, простой причине, что в отличии от России у нас вначале выполняетсяуказание сверху, а потом ты получаешь в качестве привилегии право на кормление. В России всё происходит наоборот, потому что там уже давно создан рынок должностей. И ситуация обратная: до тех пор пока человек не отобьёт затраты на эту должность, он не будет исполнять никакие инструкции, противоречащие его собственным «коммерческим» интересам.

Очень важный момент – как у нас сложилась такая система. Очень чётко видно, что это результат нескольких оборотов маятника, реформ – контрреформ.

Вот у нас есть модель стимулирования внутреннего спроса, превышение совокупного внутреннего спроса над внутренними сбережениями. Соответсвенно есть необходимость во внешнем финансировании. Чем сильнее ты стимулируешь рост ВВП этой экономики, не меняя механики, тем сильнее ты создаёшь дисбалансы во внешнем секторе, которые рано или поздно ставят под вопрос стабильность нашего фиксированного курса.

Можно утверждать, что у нас с лета 1995 года режим фиксированного номинального обменного курса, с небольшими корректировками. Фактически он зафиксированный, управляется. И смена механизма привязки ни на что не повлияла, смысл тот же самый. Это всё равно фиксированный курс с небольшим плюс-минус коридором.

Откуда нарастает потенциал дисбалансов? Стимулирование внутреннего спроса, как у нас сейчас эти 500 доллларов зарплаты, означает, что так или иначе, эти деньги будучи не заработтанными означают, что так или иначе инфляция проявится. Временной лаг примерно 3-4 месяца.

Ещё - В силу того, что у нас экономика не рыночного типа , тут можно пользоваться моделью микроэкономической монополистической конкуренции суть её заключается в том... Как устанавливаются цены в модели монополистической конкуренции? В чём принципиальная разница между конкурентной экономикой и экономикой монополистической? В том, что в конкурентной цены определяются минимальной приемлемой нормой прибыли предприятия. Если она становится меньше, оттого что цены начинают снижаться, то предприятие уходит из этого бизнеса. В монополистической конкуренции цены устанавливаются таким образом, чтобы так или иначе забрать все наличные деньги, которые есть. Определяются совокупным спросом.
Это хорошо видно эмпирически.

У нас существовало аж три механизма контроля за ценами: предельные коэффициенты их повышения, утверждение калькуляций норм и себестоимости, ограничение нормы рентабельности. Ни один из этих механизмов де-факто не был работающим. Потому что если бы ценовой контроль был эффективен. То в случае, когда бы он снимался, мы бы видели наблюдаемый ступеньчатый скачок. В октябре прошлого года, когда отменили ценовой контроль на всё, за исключением 50 социально-значимых товаров, никакого скачка не произошло. Что означает, что цены стояли у верхней ценовой границы такой, какая бы она была в модели монополистической экономики без этого ценового контроля.

За счёт чего у нас всё время создаются вот эти новые лоскутки, заплатки на нашу экономику.

В условиях де-факто стоящего курса, высокой внутренней инфляции. Накапливается потенциал девальвации, который рано или поздно требует... дисбаланс внешнего сектора требует какой-то антикризисной макро-программы, ... несколько раз она была у нас на памяти, последняя – в прошлом году. После попытки балансирования внешнего сектора, система неограниченных бесплатных денег на какое-то время даёт сбой. Приходится ограничивать внутренний спрос, иначе мы внешний сектор не сбалансируем.

Гарантированный результат. Отраслевые лоббисты прибегают в совмин и говорят «Что у вас там за монетаристы засели в Нацбанке, а мне зарплату платить рабочим нечем». И маятник начинает работать в обратную сторону. И он идёт от режима стабилизации к снова поддержке реального сектора, то что произошло у нас в конце прошлого года, когда заставили Нацбанк снижать ставку рефинансирования, сейчас она находится на уровне внутри прогноза по инфляции, что само по себе абсурдно.

И опять нарастают... , а они уже наросли, потому что такими мощными темпами побежали в наращивание внутреннего спроса (святая цифра 500 долларов), что привели экономику к инфляционным ожиданиям конца 2008 года. Они уже видны по потребительскому поведению, по поведению на финансовом рынке это уже хорошо видно. Снова дисбаланс достигает такого уровня, когда надо заниматься макростабилизацие, и снова страдает реальный сектор, так давайте его поддерживать, и снова накапливается...

Основной вопрос, почему этот механизм колеблется, почему эта ситуация никак не разрешается? Потому что за макростабилизацией необходимы ещё и микрореформы. Вот когда действительно этот казённый сектор оказывается в незнакомой для себя ситуации более-менее ответственной кредитно-денежной политики, когда действительно он говорит «Ой, я не привык. очень плохо» вот вместо того, чтобы ему, как наркоману, давать очередную дозу, необходимо заниматься повышением эффективности этого самого предприятия.

Такая система маскировала то, что и стоимость, вместо того, чтобы её создавать. Для примера, 25 тысяч работников МАЗа в 2009 году сделали 27 тысяч машин. Понятно, что повышение эфективности в наших условиях означает, что необходимо оптимизировать численность.

Пример конца прошлого года, когда МАЗу дали нового генерального директора с карт-бланшем на проведение микро-реформ. и когда стало ясно, что этот план оздоровления включает массовые увольнения, в основном ИТР, тут же этот план был зарезан, потому что у нас увольнения – это табу. У нас политическая необходимость поддержания полной занятости.
В условиях полной, избыточной занятости физический смысл..

Означает, что зарплата по своему физическому смыслу не зарплатой является, а пособием по скрытой безработице. А предприятия являются не предприятиями, а собесами.

Понимание того, как наша экономика работает, даёт очень чёткое представление о том, что с ней можно сделать.

Итак

У нас очень своеобразное внутреннее устройство экономики, которое нигде не описано, не формализовано, что означает, что когда мы берём рецепты из классической теоретической экономики

нерыночная ориентация банковской системы, в силу того, что они выполняют...

не существует единой денежно-кредитной политики

Экономика двухчастная

система выстроена таким образом, что прибыль предприятия фактически произвольна, в силу того, что это связано срешением государства, а не с предпринимательским риском

рентный доход, а не прибыль.

Предприятия функционирующие как собесы, для поддержания искусственной полной занятости. Выплачивающие вместо зарплаты пособия по безработице.

Главный вывод, что если пройти всю цепочку, то все программы финансируются за счёт денег, взятых из воздуха, денег Нацбанка. Это механизм инфляционный.

Как концептаализовать это на уровне теории? Можно постороить рабочую модель, которую можно было бы даже параметризовать и которая бы давала те результаты, которые мы получаем.

Можно ли из этой экономики, застрявшей между реформами и контрреформами сделать что-то работающее нормально? Из позднего абсолютизма совершить буржуазную революцию. С тем, чтобы состояния стали капиталами и так далее.

1:16